Институт связи

09.24.2012 | Автор: Виктория Райхер

– Когда я стою перед ним, я всегда почему-то вижу его именно перед собой, – съязвил Мак Кархи.

– А зря, – сурово оборвал его Мерлин. – Сходите на другие предметы. И посмотрите.

Анна Коростелева, «Школа в Кармартене»

- Хана-Ривка терпеть не может Йоава! – жалуется подругам мама Лина. – Каждый день говорит о нем какую-нибудь гадость. И нервный он, и непослушный, и агрессивный. Опрокинул на кого-то молоко, кого-то толкнул, где-то орал… Но я его знаю, он никогда не орет. А когда я говорю об этом Хане-Ривке, она смотрит на меня этим своим взглядом: «мне -видней» и снова давит – опрокинул, орал, толкнул, агрессивный… С ней невозможно говорить.

- Такой избалованный мальчик, - качает головой Хана-Ривка. – Дома ему границ не ставят – вот и результат. А мама только повторяет, какой он прекрасный ребенок. С ней невозможно говорить! 

*  *  *

У моего ребенка мой характер и мой цвет волос. Он так же смеется, так же хмурит брови и увлекается мультиками, которые я любила в детстве. За пять лет его жизни мы не расставались ни на день. Кто его знает и понимает лучше меня?

Воспитательница считает иначе: ты с утра накормила чадо завтраком, довела до садика и убежала – с тем, чтобы забрать уже под вечер. До  вечера  ребенок  живет  без  тебя: общается,  ест,  играет,  дружит,  расстраивается, переживает,  устает. И всем этим руководит она. Именно она видит ребенка во всей красе: и в драках, и в спорах, и в слезах.

- К тому же, - думает воспитатель, - родители ослеплены любовью, в них объективности ни на грош. А я-то знаю цену пушистым ресницам и обаятельным ямочкам на щеках. Если человек – хулиган, этого никаким обаянием не скроешь. Разве что от родителей.

Хулиган тем временем спит, утыкаясь в плюшевого слона, накричавшись в садике и наобнимавшись с мамой. А Лина и Хана-Ривка ломают голову, что же им делать друг с другом.

*  *  *

Существует курьезный судебный прецедент: муж с женой, разводясь, подали в суд на раздел собаки. Каждый хотел забрать собаку себе, поэтому судья счел справедливым присудить животное обоим. Судебный вердикт гласил: «Жене отходит передняя половина собаки: морда и передние лапы. Муж остается владельцем задней половины собаки, включающей задние лапы и хвост». Поскольку распиливать бедное животное у бывших супругов рука не поднялась, каждый из них с того дня честно владел присужденной ему половиной. Жена кормила собаку, муж выгуливал. Каждый при этом считал животное своим.

Отношения родителей и воспитателей временами напоминают отношения тех супругов. И родитель, и воспитатель считают «животное своим», то есть видят в ребенке объект приложения, главным образом, своих (а не чьих-то еще) усилий. И часто не догадываются, что, на самом деле, просто говорят о разных детях.

Родительское влияние на ребенка огромно и неотменимо. Родитель влияет на ситуации и опыты, которые ребенок проживает, на его поведение и восприятие окружающего мира, на реакцию, на впечатления – на всё. Но  родитель видит ребенка только в своем присутствии. И на улице, и в саду Йоав при маме будет вести себя иначе, чем без нее.   

Даже если мама залезет на яблоню напротив детсадовских окон и, прикинувшись маленькой черной тучкой,  будет тайком наблюдать за сыном, она тоже увидит только «своего» Йоава (пусть и делающего какие-то вещи, которых он не делает при ней). Родительское восприятие направлено на ребенка под определенным устоявшимся углом. Когда мы стоим перед нашими детьми, мы всегда их видим именно перед собой. Даже если они нас не видят.

Воспитатель детского сада, в свою очередь, рассматривает совсем другого ребенка. Его Йоав – прежде всего один из двадцати детей, один из группы. Это не значит, что к нему невнимательно относятся (хороший воспитатель старается держать всю группу в поле зрения), это значит, что рассматривается не личность как таковая, а взаимодействие личностей. Причем самостоятельных личностей, взаимодействующих без охраняющего родительского ока.

Йоав Ханы-Ривки не похож и не непохож на домашнего Йоава, он просто другой. Как в трехмерной проекции объекта на плоскость: вид спереди, вид сзади и вид сверху могут кардинально отличаться друг от друга, и непрофессиональному наблюдателю вряд ли придет в голову, что это – один и тот же Йоав. Хана-Ривка не может поспорить ни с одним из Лининых наблюдений, как не может эскимос спорить с жителем Африки о вкусе банана. Он может только рассказать ему о разных видах снега, которые, в силу климатической специфики, никогда не выпадут там, где растет банан.

*  *  *

Все было бы так просто, если бы не было так сложно. Нам нелегко принять чужое мнение о своем ребенке. Он родной и знакомый до самой маленькой родинки, он вырос на наших глазах и продолжает быть частью нашей души, даже научившись ходить собственными ногами. А «чужое мнение» - это ведь не просто слова постороннего человека. Это вторжение в самую чувствительную область.

Любая мама, когда ей говорят «Йоав плевался мылом в коридоре», «Йоав посадил кота в клетку к попугаям» или «Йоав покрасил хомяка»,  слышит «ты плохая мать». Мало кому удается, слушая про детские каверзы и проказы, отделить себя от критикуемого ребенка и не почувствовать свою личную, глобальную и неискоренимую вину перед хомяком. А виноватый человек – не лучший собеседник. Он поневоле начинает защищаться, отчего любые советы превращаются в навет.

Кроме того, в чужих словах нам видится смутная угроза для ребенка. Как говорила Герде маленькая разбойница, «я никому не позволю тебя убить: если ты меня разозлишь, я сама тебя убью». Собственные замечания не кажутся нам проблемой, потому что мы-то знаем, на какой глубокой любви они растут. А воспитатель – он кто? Чужой человек, волей случая и зарплаты проводящий с моим ребенком эн часов. Его намеки на то, что ребенок неидеален, не подбиты горностаевым подбоем глубоких чувств. И нам кажется, что согласиться с ними – это почти предать своё дитя. А заодно и свою убежденность, что мой красавец – лучше всех.

Одновременно во многих из нас сидит опасение, что чего-то важного мы все-таки можем не увидеть. Поэтому мы спрашиваем воспитательницу – «ну как?» – одновременно боясь и надеясь, что она ответит «да нормально» и быстро отпустит нас домой. А уходим с чувством легкого разочарования, если нам так ничего не сказали.

Все это – естественно и логично, и жизнь на земле была бы гораздо хуже, если бы родители не были так привязаны к собственным детям и меньше стремились их защищать. Но нелогично, что разговоры о сложностях нашего ребенка его воспитатель ведет, по большей части, сам с собой. И проблема не в том, что воспитателя не слышат или не слушаются. Проблема (точнее, досада) в том, что его работой не пользуются. Потому что основная работа воспитателя состоит не только и не столько в том, чтобы проводить с ребенком эн часов.

Основная работа воспитателя – быть связным между нами и тем миром, в котором наше дитя живет без нас. Какие бы проблемы там ни обнаружились, чего бы воспитатель ни увидел – разбираться с этим все равно будем мы. Это мы пойдем к психологу и консультанту, будем искать коррекционного педагога или часами играть с ребенком в шашки для улучшения стратегического мышления, без которого невозможна учеба в первом классе. Это на нас будет лежать задача – проговорить с четырехлеткой его страх войны, боязнь привидений и ненависть к четырехлетке из соседней группы. Это к нам оно прибежит, хлюпая разбитым в драке носом. Воспитатель не отнимает у нас полномочий на ребенка и даже не делит их с нами. Он просто находится там, где мы физически не можем находиться, и может дать нам информацию – на что имеет смысл посмотреть.

Эта информация может оказаться важной или случайной, точной или приблизительной, релевантной или нет. Ее наличие не обязывает нас соглашаться или немедленно предпринимать решительные шаги. Она просто есть, как газета, как новости по телевизору, как уведомление из банка. Его можно выбросить, но стоит предварительно вскрыть. Пробежать глазами, выудив информацию. А потом уже решать, что с ней делать и делать ли что-нибудь.

 *  *  *

- А как я узнаю, не придирается ли Хана-Ривка просто так? – вздыхает Лина. – Может, у нее аллергия на русских? Может, ей не нравятся блондины, а Йоав светловолос! Я пойду проверять своего ребенка на агрессивность и психологические проблемы, а психологические проблемы, на самом деле, окажутся у Ханы-Ривки!

Это тонкий вопрос. Родитель не может заранее знать, прав ли воспитатель. Компетентен ли он, не придирается ли, не растут ли замечания из его собственных проблем. И ответ тут один: если мы не доверяем воспитателю, не можем прислушаться к его рекомендациям и не готовы полагаться на предлагаемую им информацию, воспитателя надо менять. Уходить из сада, искать другой, переводить ребенка в другую группу. Это не всегда реально и всегда технически нелегко, но тот, кому не доверяешь, не может быть твоим связным. Связь будет прерывистой, ненадежной и полной помех. А все усилия сторон уйдут не на передачу данных, а на борьбу с проблемой связи.

- Но Хана-Ривка не уникальна, – переживает Лина. – Поменяем мы сад, а там окажется Сара-Лея, еще более нервная и вредная. И что же, так и ходить по садам?     

А вот это уже лакмус. Если воспитатель, которому мы не доверяли, поменялся, а жалобы на ребенка остались прежними, значит, в них может быть рациональное зерно. Указатель, флажок: отсюда можно начинать решать задачу.

Отношения воспитателя и родителя, на самом деле, довольно просты – если не перегружать их лишними эмоциональными переменными. Между воспитателем и родителем необязательна любовь, неважен взаимный интерес, они могут обойтись без сходства характеров и без культурного единства. Единственное, что им нужно – это работающий канал для передачи информации. А единственное, что нужно для установки такого канала – это желание его установить. Когда к нам прилетает инопланетянин, мы можем долго сокрушаться, что у него, оказывается, щупальца, глаза на пятках и голубая пирамидка на плечах. И что романа, в связи с этим, у нас не выйдет. Возможно, и правда не выйдет. Но он своим инопланетным взглядом может увидеть что-то, что поможет нам лучше понять того, у кого две руки, две ноги, веснушки, плохой характер и маленькие рожки на светловолосой голове.